Киреев А. А.

Это ознакомительная текстовая версия,
полный вариант статьи в формате pdf
Вы можете скачать по этой ссылке

Несмотря на произошедший в 2000-е гг. явный спад ажиотажного интереса к китайской миграции, она по-прежнему остаётся заметным явлением российской жизни, не выходящим из поля зрения учёных, по­литиков и общественности. При этом в общественно-политическом и на­учном дискурсе о китайском присутствии в России всё чаще употребля­ется такой термин, как «диаспора». Использование этого термина, как правило, не сопровождающееся какой-либо концептуальной рефлекси­ей, основано обычно на молчаливом допущении того, что он является почти синонимичным термину «мигранты». Между тем, употребление применительно к китайским мигрантам в России термина «диаспора», вольно или невольно «подключает» к изучаемому предмету новые смыс­лы, которые не могут не оказывать существенного влияния на его ана­лиз и обсуждение, и на получаемые в итоге теоретические и практиче­ские выводы.

Именно поэтому размышлениям о китайской диаспоре в России, и в т.ч. её дальневосточном регионе, должно предшествовать осознан­ное решение принципиальной применимости данного понятия, которое, в свою очередь, требует предварительного раскрытия его содержания. Решение последней из этих двух проблем сопряжено со многими труд­ностями. Прежде всего, его осложняет фрагментированное состояние современных этнологии и этнополитологии, в рамках которых в основ­ном и развивается сегодня теория этносоциальных общностей, включая диаспоры. Не останавливаясь на ведущихся этнологами и этнополито­логами сложных дискуссиях о сущности, признаках и типах диаспор, я предложу здесь свою дефиницию этого понятия. Не претендуя на окон­чательность, это рабочее определение, вместе с тем, включает в себя основные, наиболее существенные, на мой взгляд, признаки общности диаспорального типа, из выделяемых современными исследователями. Итак, под диаспорой в настоящей работе будет пониматься устойчивая многопоколенная общность мигрантов, проживающих за пределами го­сударства исхода (исторической родины), объединяемая формальными и неформальными социальными институтами и сохраняющая свою этно­национальную идентификацию и культурно-языковое своеобразие.

При всей абстрактности данного определения, требующего даль­нейшей операционализации, оно указывает на те аспекты предмета, ко­торые не могут быть обойдены исследованием, стремящимся ответить на вопрос: состоялась ли изучаемая общность мигрантов как диаспора. Опираясь на предложенную дефиницию, автор намерен рассмотреть эволюцию китайской миграции на Дальний Восток России и дать типо­логическую оценку его этносоциальным результатам.

Китайское присутствие на РДВ имеет длительную историю, на про­тяжении которой численность и положение мигрантов не раз существен­но изменялись. Новейший период этой истории начинается с конца 80-х гг. ХХ в., когда жёстко лимитированные ранее трансграничные связи дальневосточного региона с Китаем вновь оживляются. Обновление вну­треннего законодательства, а также заключение нескольких советско­китайских соглашений по вопросам социально-экономического сотруд­ничества, туризма и пограничного урегулирования способствовали кардинальному расширению форм взаимодействия региона с соседними провинциями КНР. Одним из проявлений этого процесса стал возобно­вившийся приток на РДВ китайских мигрантов.

Согласно переписи 1989 г., на территории РДВ находилось 1742 китайца [17, с. 81]. Хотя фиксирующие в основном постоянное населе­ние переписи, как правило, не дают адекватной картины миграционных процессов, в условиях ещё относительно стабильной ситуации конца 80-х гг., эти данные, по всей видимости, включают в себя большую часть присутствовавших в регионе китайцев. Уже с 1991 г. численность китай­ского населения РДВ начала стремительно возрастать, а её статистика – становиться всё менее надёжной.

Хронологически первой и долгое время основной формой миграции китайцев на территорию РДВ в новейший период был туризм. При этом китайский туризм в Россию изначально представлял собой внутренне разнородное явление. Весьма либеральный (до бесконтрольности) ре­жим туристических поездок, установленный двусторонними договорён­ностями и в целом сохранявшийся до 2000 г., способствовал не только росту числа желающих посетить Россию с собственно туристическими (социокультурными) целями, но и появлению широкого спроса на ис­пользование этого миграционного канала в иных – экономических – ин­тересах. По крайней мере, до конца 90-х гг., большинство китайских «ту­ристов» в действительности въезжали в регион для ведения торговли и найма на работу. При этом численность официально занятых на РДВ китайских рабочих в этот период оставалась стабильно незначительной [2, с..8-11].

Определённое повышение эффективности иммиграционного кон­троля в 2000-е гг. повлекло за собой уменьшение потока «псевдотури­стов» и более чёткую дифференциацию статуса мигрантов по целям их пребывания в регионе. Соответственно, в эти годы в составе въезжающих из КНР увеличилась доля таких категорий мигрантов, как коммерсан­ты, служащие, студенты и рабочие. Удельный вес последних рос особен­но быстро: с 2000 по 2010 гг. численность наёмных работников из Китая на РДВ повысилась примерно в 9 раз. Таким образом, с точки зрения мотивации, новейшая китайская миграция в регион (как и век назад) имеет в основном экономический характер, причём производственная составляющая в ней постепенно оттесняет торговую на второй план [2,с..11; 10].

Обращаясь к рассмотрению динамики общей численности китай­ских мигрантов на РДВ в 1990-х – 2000-х гг., нельзя не коснуться вопро­са о качестве используемых в настоящей работе количественных данных. Учётом мигрантов в России и её дальневосточном регионе, в частности в изучаемый период, занималось несколько государственных ведомств – пограничная (с 2003 г. ПС ФСБ) и миграционная (действует с 1994 г., с 2002 г. как ФМС МВД) службы, а также органы милиции. Каждое из этих ведомств (а также различные подразделения внутри них) произ­водило измерения различных фаз и аспектов трансграничных мигра­ционных потоков, применяя разные принципы и методики учёта. Так, пограничная служба фиксировала случаи пересечения мигрантами го­сударственной границы, их въезд и выезд. Местные органы милиции осуществляли учёт мигрантов как физических лиц на основе данных о регистрации по месту жительства, а также о выдаче разрешений на временное проживание и видов на жительство. Миграционная служба первоначально отвечала главным образом за статистику численности иностранной рабочей силы, разрешения на привлечение которой выда­вались её территориальными подразделениями. С введением в 2002 г. миграционных карт, на ФМС была возложена задача обобщения всех данных о движении иммигрантов, однако, по мнению экспертов, вплоть до второй половины 2000-х гг. решить эту задачу на практике так и не удалось [29, с. 77, 86-90; 32, с. 21-24]1.

Использованию государственных статистических данных о внеш­них миграциях препятствуют не только их фрагментарность и частая взаимная несопоставимость. Общей проблемой всех видов такой стати­стики является низкая степень собственной валидности и надёжности каждого из них. Различные виды данных о мигрантах характеризуются либо неполнотой, либо избыточностью. Ещё одна проблема заключа­ется в труднодоступности многих измеряемых государственными ведом­ствами количественных показателей миграционных процессов, а порой и их полной закрытости для общества и исследователей [29, с. 86-91; 32, с. 21-24].

В подобных условиях государственная статистика не может слу­жить достаточно прочной эмпирической базой для изучения китайского присутствия в России в целом и на РДВ в частности. Это обусловливает широкую востребованность информации из различных неофициальных источников, включая оценки аналитических организаций и независи­мых экспертов и частные высказывания чиновников. Однако следует помнить, что такая информация имеет, как правило, вторичный и при­близительный характер, и по самой своей природе не в состоянии суще­ственно прояснить изучаемые процессы. Таким образом, весь доступный массив количественных данных о китайских мигрантах в целом приго­ден для описания лишь самых общих, средне- и долгосрочных, тенден­ций изменения их численности, для выявления наиболее крупных пово­ротных вех и этапов этого процесса.

Хронологическими рамками первого из таких этапов стали 1988 и 1996 гг. Целый ряд политических решений, либерализовавших условия миграционного движения между СССР и КНР, способствовали тому, что количество поездок китайцев в нашу страну в короткие сроки увеличи­лось в десятки раз. В 1993 г., по данным пограничного контроля, число въездов китайских граждан на территорию России достигло 751 тыс., причём около 480 тыс. из них пришлось на дальневосточный участок границы [14, с. 259; 26, с. 382-385]. Стремительный приток иностран­ных мигрантов и негативная реакция на него населения РДВ заставили власти во второй половине 1993 – 1994 гг. принять меры к ужесточению правил въезда и пребывания [18, с. 302-304]. Следствием этого стало резкое сокращение в 1994 – 1996 гг. количества поездок граждан КНР в Россию и её дальневосточный регион [13, с. 58; 26, с. 358]. В частности, в 1996 г. общее число въездов китайцев в Россию составило лишь 349 тыс., в т.ч. 250 тыс. через дальневосточную границу [9].

Зависимый от изменения объёма притока китайских мигрантов показатель их единовременного нахождения на территории РДВ в этот период имел, тем не менее, несколько иную, особую динамику. В услови­ях крайней неполноты и несистематичности доступных статистических данных территориальных органов внутренних дел, количество постоян­но пребывающих в дальневосточном регионе китайцев можно опреде­лить только оценочно. Так, в 1993 г., по мнению экспертов, это количе­ство составляло около 100 тыс. чел., а концу 1996 г. могло достигать 200 тыс. [4, с. 97-98; 17, с. 81].

Представленные цифры показывают, что число единовременно на­ходящихся в регионе китайских мигрантов значительно уступало числу их въездов на РДВ из Китая, причём в 1993 г. это расхождение было почти пятикратным. Подобная ситуация вполне вероятна, учитывая, во-первых, транзитное движение части мигрантов в другие регионы страны, и, во-вторых, непродолжительность (до 1-2 мес.) самих поездок, совершавшихся в большинстве своём в целях ведения челночной тор­говли. Сложнее объяснить взаимно противоположную направленность изменений показателей въезда и пребывания китайских мигрантов на РДВ в 1994 – 1996 гг. На мой взгляд, рост числа находящихся в регионе китайцев при заметном сокращении количества пересечений ими грани­цы был обусловлен последовавшим в ответ на ужесточение российской миграционной политики (и, прежде всего, иммиграционного контроля на линии границы) увеличением длительности поездок, а также массо­вым нарушением мигрантами сроков пребывания в России. Например, в Приморском крае в 1994 и 1995 гг., по сведениям паспортно-визовой службы, доля китайских мигрантов, не выехавших из страны в срок, со­ставляла около трети от их общей численности [5].

Иные тенденции изменения количественных параметров китай­ской миграции на РДВ были характерны для этапа 1997 – 2001 гг. В эти годы количество въездов китайских граждан на территорию России че­рез дальневосточный участок границы в целом постепенно возрастало: если в 1996 – 1999 гг. оно колебалось в пределах 250-280 тыс., то в 2000 г. достигло 350, а в 2001 г. – 386 тыс. случаев [9; 36]. Однако в то же са­мое время, по оценкам экспертов, численность китайцев, единовремен­но находящихся на территории дальневосточного региона, существенно снизилась: на рубеже 1990-х – 2000-х гг. она определялась примерно в 80 тыс. чел. [2, с. 10]. Это, на первый взгляд, парадоксальное явление вполне может быть объяснено повышением эффективности иммиграци­онного контроля. Уже к 1997 г. своевременная «возвращаемость» китай­ских туристов на родину достигла, по официальной информации, 99% [5]. Кроме того, в результате проведённых пограничниками, милицией и миграционными органами мероприятий на этом этапе за границу были принудительно выдворены десятки тысяч «задержавшихся» на РДВ ки­тайцев [26, с. 399-401].

Третий этап новейшей истории китайского присутствия на РДВ продолжается с 2002 г. по настоящее время. На данном этапе количе­ство поездок китайских граждан в регион поначалу сохраняло тенден­цию медленного роста, увеличившись в 2005 г. до 445,5 тыс. [8]. Однако затем, под влиянием, с одной стороны, развёрнутой российскими властя­ми борьбы с челночной торговлей, а с другой, мирового экономического кризиса, этот рост не только остановился, но и сменился определённым спадом [18, с. 389]. Повышение притока мигрантов на РДВ возобнови­лось с 2010 г., и, судя по неполным данным ФМС, показатель 2005 г. был вновь достигнут в 2011 г. [30].

Тем не менее, численность находящихся на РДВ китайцев на всём протяжении третьего этапа довольно устойчиво возрастала. По оценоч­ным данным, к весне 2007 г. количество присутствующих в регионе ки­тайских мигрантов составляло около 200 тыс. чел. [25, с. 150], а к лету 2010 г. – примерно 300 тыс. Даже если предположить, что последняя цифра является несколько завышенной, то сомневаться в том, что в на­чале 10-х гг. XXI в. прошлый максимум численности китайских мигран­тов на РДВ, относящийся к 1996 г., был превзойдён, довольно трудно.

По всей видимости, такая динамика количественных показателей китайского присутствия на указанном этапе (как и в 1994 – 1996 гг.) объ­ясняется двумя основными причинами – увеличением длительности по­ездок и нарушением мигрантами сроков своего «законного» пребывания в России. Однако, учитывая, что в 2002-2013 гг., по сравнению с 1990-ми гг., качество миграционного учёта и контроля в нашей стране повыси­лось, ведущим фактором роста китайского присутствия в регионе на этом этапе, на мой взгляд, следует считать первую из названных причин.

Географическое размещение китайских мигрантов в дальнево­сточном регионе в изучаемый период характеризовалось высокой не­равномерностью. Прежде всего, несмотря на то, что выходцы из Китая на сегодня проживают почти во всех субъектах федерации, входящих в ДФО, подавляющее большинство из них сосредоточены на территориях четырёх краёв и областей, непосредственно примыкающих к российско­китайской границе [27, с..78-91]. При этом с точки зрения количества въезжающих и пребывающих китайских мигрантов, между самими приграничными субъектами также существует ярко выраженное нера­венство. Бесспорным лидером в этом отношении на протяжении пост­советской истории остаётся Приморский край. Вслед за ним в порядке убывания (со второй половины 1990-х гг. и до настоящего времени без существенных изменений) идут Амурская область, Хабаровский край и ЕАО [26, с. 387]. Подобная пространственная структура иммиграцион­ных потоков обусловлена, прежде всего, протяжённостью участков госу­дарственной границы, к которым примыкают соответствующие субъекты, расположением последних относительно демографических и экономиче­ских центров, находящихся на сопредельных китайских территориях, а также ёмкостью их собственных рынков труда и товаров.

На территории приграничных краёв и областей в последнее двад­цатилетие присутствие мигрантов из КНР фиксировалось как в городах, так и в малонаселённых сельских районах. Сопоставляя данные, отно­сящиеся к 1990-м и 2000-м гг., можно отметить постепенный рост доли китайских граждан, проживающих в сельской местности региона. Эта тенденция была связана с повышением спроса на иностранную рабочую силу в аграрном секторе (овощеводство) и лесной отрасли РДВ, а так­же с расширением практики сдачи в аренду китайцам сельхозугодий [7,с..258-262; 25, с..210-212, 217-218]. К негородским территориям региона с наиболее значительной численностью китайских мигрантов, в исследо­вательской литературе чаще всего относят Пограничный и Уссурийский районы Приморского края, Благовещенский сельский, Свободненский и Шимановский районы Амурской области, Хабаровский сельский район и район им. С. Лазо Хабаровского края [5; 15, с. 15].

Однако основными местами концентрации китайских мигрантов с 1990-х гг. и до настоящего времени остаются несколько важнейших эко­номических и демографических центров РДВ – Владивосток, Уссурийск, Благовещенск, Хабаровск и Биробиджан. Именно в этих крупнейших городах региона сосредоточена большая часть покупателей китайских товаров и труда.

В отличие от дореволюционного периода в названных выше горо­дах сейчас не существует районов сплошного этнического заселения – т.н. «китайских кварталов». Тем не менее, как отмечают многие иссле­дователи, в более локальных масштабах процессы «чайнатаунизации» в городской среде всё же идут. Китайцы часто компактно заселяют от­дельные дома (гостиницы, общежития), которые пространственно тяго­теют к активно используемым ими (или принадлежащим им) объектам экономической и социокультурной инфраструктуры – рынкам, рестора­нам, кафе, магазинам и т.п. [12, с. 183-184; 13, с. 101-106]. В некоторых случаях, вокруг китайских рынков создаются крупные многофункцио­нальные инфраструктурные комплексы1, которые, при появлении бла­гоприятных условий, вполне могут послужить основой для формирова­ния «чайнатаунов».

Значительная численность и географическая компактность яв­ляются необходимыми предпосылками для трансформации «текучей» дисперсной группы мигрантов в устойчивую диаспору. Однако оценить степень такой устойчивости можно лишь на основе информации о «вну­тренних» параметрах изучаемой общности, о её составе и сознании. Ин­формацию об этих параметрах содержат результаты социологических обследований китайских мигрантов, неоднократно проводившихся на территории Дальнего Востока, начиная с середины 1990-х гг.

Следует отметить, что ценность результатов всех проводившихся опросов существенно снижается невозможностью построения достаточно репрезентативных выборок в условиях высокой неопределённости чис­ленности и состава изучаемой генеральной совокупности. Тем не менее, на сегодня выборочные опросы служат практически единственным ис­точником данных по рассматриваемым параметрам китайских мигран­тов.

Подобный комплекс еще в 1990-е гг. возник вокруг находящегося в г. Уссурийске китайского рынка «Торговый центр» [5].

Другой важной проблемой, осложняющей использование опросных данных, являются различия в методиках их получения, включая выбор целевых социальных групп мигрантов, организацию их обследования и формулировки самих вопросов. Кроме того, в научной литературе неред­ко можно встретить относящиеся к изучаемой проблематике опросные данные, методики и обстоятельства получения которых освещаются очень приблизительно. В этих условиях круг социологических обследо­ваний, результаты которых могут рассматриваться как взаимно сопо­ставимые и валидные с точки зрения целей настоящего исследования, оказывается довольно узким.

Среди представленных в публикациях обследований китайских мигрантов периода 2000-х гг., мною были выделены четыре опроса. К их числу принадлежат опросы, проведённые под руководством А.П. Забия­ко и Р.А. Кобызова (2004 г.), Е. Загребнова (2005 – 2006 гг.), П.П. Ляха (2006 – 2007 гг.) и А.Г. Ларина (2007 г.). Всё указанные обследования были сфокусированы на китайских мигрантах в крупных городах РДВ (Благовещенск, Владивосток, Хабаровск, Уссурийск), охватывая, глав­ным образом, такие их группы, как коммерсанты, служащие и студенты. В обследованиях применялись идентично или однотипно сформулиро­ванные вопросы.

Более сложной задачей оказался поиск необходимой информации, относящейся к 1990-м гг. Мне удалось найти только одно социологиче­ское обследование этого периода, результаты которого вполне отвечают поставленным здесь целям и могут быть прямо сопоставлены с итогами обследований 2000-х гг. Это опрос китайских мигрантов (сотрудников китайских фирм, а также студентов и стажёров, обучающихся в россий­ских учебных заведениях), проведённый по руководством В.Г. Гельбраса в феврале-марте 1999 г. в Хабаровске, Владивостоке и Уссурийске.

В научной литературе можно встретить данные и других обследо­ваний 1990-х гг., посвящённых изучаемой проблематике. В частности, в работах В.Л. Ларина приводятся некоторые, весьма значимые для на­стоящего исследования, результаты опросов 1995 – 1997 гг., проводив­шихся среди китайских мигрантов в Южном Приморье. К сожалению, автор не даёт точного определения географических рамок этих опросов и социально-профессиональной принадлежности их участников, что не позволяет однозначно сравнивать полученные результаты с более позд­ними. Тем не менее, вероятно, что обследования 1995 – 1997 гг. были обращены примерно на ту же часть китайских мигрантов, что и опросы последующих лет, а потому они также будут использованы в проводи­мом анализе.

В своей совокупности результаты опросов содержат целый ряд по­казателей, которые могут послужить основой для оценки степени устой­чивости общности китайских мигрантов на РДВ. Эти показатели условно можно разделить на «объективные» и «субъективные». К «объективным» показателям, характеризующим укоренённость иммигрантской общно­сти, помимо самой длительности пребывания мигрантов в стране, на мой взгляд, следует относить, прежде всего, их половой и брачно-семейный состав. «Субъективными» же показателями изучаемого параметра могут выступать разносторонние оценки мигрантами уровня своей адаптиро­ванности к условиям принимающего общества и, в особенности, такое интегральное выражение этого уровня, как намерение остаться в стране въезда для длительного (постоянного) проживания.

Информация по вопросу о степени устойчивости общности китай­ских мигрантов на РДВ, которую можно извлечь из результатов опро­сов 1995 – 1997 гг., приводимых В.Л. Лариным, довольно скупа. Так, со­гласно обследованию 1995 г., среди находившихся в это время в Южном Приморье китайцев резко преобладали мужчины (до 90%). Кроме того, опросы 1995 – 1997 гг. показали, что только 18% респондентов хотели бы поселиться в России надолго [26, с..393, 404-405].

Более широкие сведения по поставленному вопросу даёт обследо­вание В.Г. Гельбраса. По данным этого автора, от 10 до 20% опрошенных во Владивостоке, Хабаровске и Уссурийске китайцев (в среднем по трём городам – 14,3%), проживали в России более 5 лет [6, с. 63]. При этом, около 66% от всех мигрантов, обследованных под руководством В.Г. Гель­браса в дальневосточных городах, а также несколько ранее (октябрь­ноябрь 1998 г.) в Москве, составляли мужчины. От 11 до 39% китайцев, принявших участие в опросе в различных городах РДВ (в среднем по трём городам – 19,7%), жили в них с женой (мужем), в т.ч. от 4 до 6,1% – с детьми [6, с. 66-67].

Хотя данные представленных выше опросов могут сопоставляться лишь с определёнными оговорками, они свидетельствуют о том, что уже на протяжении 1990-х гг. устойчивость сообщества китайских мигрантов на РДВ заметно возросла. Если в первой половине этого десятилетия ки­тайское присутствие в регионе почти полностью исчерпывалось потока­ми временных (в основном, сезонных) мигрантов, то к концу 1990-х гг. в его структуре начинается формирование относительно стабильного ядра из граждан КНР, избравших территорию РДВ местом своего постоянно­го проживания. Особенно ярким маркером этого процесса стало появле­ние в это время в дальневосточных городах китайских семей с детьми. Вместе с тем, соглашаясь с исследователями, фиксирующими на осно­ве опросных и иных данных, начавшуюся в регионе в конце 1990-х гг. диаспоризацию китайских мигрантов [26, с. 401-402, 404-406], следует подчеркнуть, что говорить применительно к этому периоду о китайской диаспоре на РДВ, как о состоявшемся явлении, явно преждевременно.

Сравнительно большой, хотя и недостаточно полный, корпус дан­ных относительно изменений в устойчивости общности китайских ми­грантов в регионе содержат результаты обследований 2004-2007 гг. Так, в опросе А.П. Забияко и Р.А. Кобызова (2004 г.) и опросе А.Г. Ларина (2007 г.) устанавливалась длительность проживания респондентов в России2. Как показал опрос 2004 г., 11% от всех опрошенных китайцев (или 29,8% от всех ответивших) находились в России свыше 5 лет [13, с. 369]. Согласно опросу 2007 г., таковых было уже 23% [25, с. 170].

В двух упомянутых выше обследованиях, а также в опросе П.П. Ляха (2006 – 2007 гг.), респондентам задавался вопрос о том, желают ли они проживать в России постоянно. В обследовании 2004 г. положительный ответ на этот вопрос дали 37,2% опрошенных (или 39,2% от числа отве­тивших) [13, с. 357]. В обследовании 2006 – 2007 гг. подобный ответ был получен от 38% респондентов, а в опросе 2007 г.- от 27% [25, с. 195-196; 39, с. 102].

Доля среди опрошенных китайских мигрантов лиц мужского пола измерялась в опросе А.П. Забияко и Р.А. Кобызова и в опросе А.Г. Ла­рина1. По результатам обоих исследований – 2004 и 2007 гг. – половой состав респондентов оказался одинаковым: около 60% из них были муж­чинами [13, с. 103; 25, с. 164].

Вопрос о брачно-семейном положении мигрантов присутствовал только в обследовании Е. Загребнова (2005 – 2006 гг.). Согласно полу­ченным им данным, 78% опрошенных китайцев проживали в России со своей женой (мужем) [14, с. 262-263].

К сожалению, ни одно из рассматриваемых социологических обсле­дований 2000-х гг. не включало в себя вопросов, касающихся наличия, количества и места жительства детей китайских мигрантов. Поэтому судить о динамике естественного воспроизводства общности китайских мигрантов на РДВ можно только по косвенным опросным данным или исходя из информации ведомственного происхождения. Так, по сведени­ям Министерства образования и науки РФ, на 2011 г. в дальневосточных вузах обучалось не менее 20002 китайских студентов [31]. Есть основания полагать, что значительная часть из этих студентов являются детьми проживающих в регионе мигрантов из КНР. В частности, в пользу этого говорят данные обследования Е. Загребнова, согласно которым в россий­ских вузах обучаются дети 84% опрошенных китайских коммерсантов [14, с. 263]. Очевидно, что эта цифра вряд ли может считаться репре­зентативной для всех китайских мигрантов (и даже для всех китайских торговцев) в регионе. Тем не менее, недооценивать масштабы данного явления в крупнейших городах РДВ также не следует: например, из 408 китайских студентов, учившихся в 2008 г. в вузах Благовещенска, боль­шинство были детьми китайских коммерсантов, работавших в Амурской области [16, с. 232]. Судя по сообщениям СМИ, со своими родителями на территории дальневосточного региона проживает (и обучается в рос­сийских школах) и определённое количество детей младшей возрастной группы [22].

Несмотря на неполноту и неоднозначность информации о соста­ве китайских мигрантов на РДВ в 2000-е гг., её сопоставление с соот­ветствующими данными, полученными в 1990-е гг., позволяет сделать некоторые выводы. Так, результаты опросов указывают на тенденцию к увеличению на протяжении изучаемого периода доли в составе ми­грантов из Китая лиц, длительно проживающих на территории региона. Учитывая непродолжительность временного интервала между измере­ниями (1999 и 2007 гг.), темпы увеличения веса в структуре китайской миграции её устойчивого ядра можно считать достаточно высокими. По всей видимости, ускорению процесса «оседания» китайских мигрантов на РДВ поспособствовал целый ряд мер по повышению эффективности ми­грационного учёта и контроля, принятых в первое десятилетие ХХI в.

На фоне увеличения продолжительности проживания китайцев на территории дальневосточного региона, намного более значительный рост демонстрирует показатель готовности приезжих стать постоянны­ми жителями России. Как показывают опросы 2004 и 2006 – 2007 гг., в сравнении с 1995 – 1997 гг., доля высказывающих такое желание вы­росла более чем в 2 раза. Это свидетельствует о том, что сложившееся на сегодня ядро общности китайских мигрантов имеет хорошие предпо­сылки для дальнейшего расширения. Вместе с тем, следует помнить, что в данном случае речь идёт о предпосылках «субъективного» плана, ко­торые отличаются своей нестабильностью, высокой чувствительностью к разного рода конъюнктурным факторам. На то, что намерения китай­ских мигрантов подвержены значительным ситуативным (а возможно, и географическим) колебаниям, указывают, в частности, результаты опро­са 2007 г., существенно расходящиеся с данными опросов 2004 г. и 2006 – 2007 гг.

Важным условием укоренения мигрантов в принимающем обще­стве является выравнивание их полового состава. Данные опросов 1995­1997, 1999, 2004 и 2007 гг. фиксируют значительный и неуклонный рост среди китайских мигрантов на РДВ доли женщин и сокращение, таким образом, численного дисбаланса между полами. Вполне закономерно, что этому процессу сопутствовало и увеличение количества в регионе китайских семей. Представляется маловероятным, что за период с 1999 по 2005 – 2006 гг. доля китайских мигрантов, проживающих на РДВ с женой (мужем), возросла сразу в 4 раза (с 19,7 до 78%). Подобное соотно­шение двух значений показателя семейного положения, по-видимому, объясняется тем, что более позднее из них относится не ко всем пребы­вающим в дальневосточных городах китайцам, а к такой их специали­зированной группе, как коммерсанты. Тем не менее, трудно сомневаться в том, что рост числа проживающих в регионе китайских брачных пар в этот период был весьма существенным.

Наиболее сложной задачей в изучении изменений в устойчиво­сти общности китайских мигрантов на РДВ является оценка динами­ки её естественного воспроизводства. Доступные опросные и иные ко­личественные данные 1990-х – 2000-х гг. характеризуют этот процесс с различных сторон и плохо поддаются сопоставлению. С уверенностью можно говорить, пожалуй, лишь о том, что доля китайских мигрантов, проживающих на РДВ вместе со своими детьми, в изучаемый период имела общую тенденцию к росту. К такому заключению приводят сде­ланный выше вывод об увеличении количества в регионе китайских семей, официальная статистика, свидетельствующая о происходившем в те же годы росте численности китайского студенчества1, а также уже упоминавшиеся данные о том, что значительная (а возможно, и боль­шая) часть обучающихся в дальневосточных вузах китайцев являются детьми находящихся в регионе мигрантов. Для уточнения возрастного состава мигрантов из Китая и получения развёрнутой характеристики демографических и социальных параметров проживающих на РДВ ки­тайских детей необходимо проведение специализированных и более де­тальных социологических обследований.

Укоренение иммигрантов на территории принимающей страны может сопровождаться утратой ими своих культурных особенностей, ак­культурацией и ассимиляцией. Если подобные процессы приобретают достаточно большой размах, то формирование или сохранение диаспо­ры становятся невозможными. Насколько можно судить, находящие­ся сегодня на РДВ выходцы из КНР терять культурное своеобразие, в большинстве случаев, отнюдь не склонны. Исследователи китайской миграции в Россию, опирающиеся как на материалы опросов, так и на обеспечивающие более глубокое погружение в сознание респондентов качественные методики, в целом согласны в том, что для китайцев ха­рактерны высокая обособленность от окружающего общества, бытовая и духовная самоизоляция [6, с. 48-55, 78; 13, с..101-102; 16, с..37, 116-119; 33].

Количество китайских студентов в России увеличилось с 14 тыс. в 2006 г. до 25 тыс. в 2013 г. [11; 33].

К сожалению, несоизмеримость применяемых учёными методик не даёт возможности раскрыть этот вывод подробнее и рассмотреть культур­ную жизнь китайских мигрантов и их коммуникацию с инокультурным окружением в динамике. Поэтому в настоящей работе я буду основы­ваться главным образом на данных только одного из затрагивающих эту тему исследования – опроса П.П. Ляха, проведённого в 2006 – 2007 гг. Преимуществом этого обследования является то, что в ходе него из соста­ва респондентов была выделена группа желающих остаться в России на постоянное жительство (38% от всех опрошенных), которая была в даль­нейшем подвергнута более детальному изучению. Таким образом, опрос П.П. Ляха позволяет получить представление о степени социокультур­ной интегрированности в принимающее общество устойчивого ядра общ­ности китайских мигрантов, находящихся на РДВ.

В ходе названного обследования респондентам были заданы вопро­сы об уровне знания ими русского языка, «обычаев и традиций россиян», а также об интенсивности их общения с коренным населением страны. Ответы китайских мигрантов на первый из этих вопросов показали, что 33% из опрошенных не знают русского языка вовсе или знают лишь «не­сколько необходимых слов», 39% – «понимают и немного говорят», а 28% – «свободно говорят» или «владеют в совершенстве». Отвечая на второй вопрос, 29% респондентов сообщили, что не знают обычаев и традиций россиян, 44% – что знают наиболее известные из них, а 27% – что знают многие. Ответы на третий вопрос распределились следующим образом: 20% опрошенных не общаются ни с кем из россиян, 25% – общаются либо со знакомыми по работе, либо с работодателями, а 35% – имеют русских друзей [39, с..104-105].

Если интерпретировать приведённые данные с точки зрения сте­пени социокультурной интегрированности (аккультурации) устойчивого ядра китайцев региона, выделяя в нём интегрированный, слабоинтегри­рованный и неинтегрированный компоненты, то можно сделать вывод о том, что полученные ответы в целом свидетельствуют о значительном преобладании совокупной доли слабоинтегрированных и неинтегриро­ванных мигрантов. При этом, по таким показателям как владение язы­ком и знание обычаев и традиций, доля социокультурно интегрирован­ных в российское окружение китайских мигрантов уступает не только совокупному весу слабо- и неинтегрированных, но и доле каждого из этих компонентов по отдельности.

Таким образом, несмотря на относительно большую (это подтверж­дает сравнение с ответами второй группы участников того же опроса, ориентированных на временное пребывание в России [39, с..102-105],социокультурную интегрированность в принимающее общество устойчи­вого ядра китайских мигрантов, его представители в большинстве своём сохраняют тот обособленный образ жизни, который характерен для ки­тайской миграции в целом. Если избравшие РДВ для постоянного жи­тельства китайцы и подвергаются аккультурации, то масштабы и глуби­на этого процесса остаются пока незначительными.

Косвенным, но достаточно валидным, на мой взгляд, показателем отношения китайских мигрантов к аккультурации и ассимиляции с ко­ренным населением РДВ может служить также количество случаев при­нятия ими российского гражданства. При всей сложности мотивов по­лучения китайцами гражданства РФ (за таким решением могут стоять и чисто прагматические, в т.ч. коммерческие, интересы), этот показатель в целом более определённо характеризует социокультурные предпочте­ния мигрантов, чем используемая в изучении этого вопроса многими ис­следователями статистика межэтнических браков. На то, что принятие китайскими мигрантами гражданства РФ имеет для них, как правило, не только инструментальное, но и ценностно-символическое значение указывают, кроме того, действующий в КНР законодательный запрет на двойное гражданство [25, с..412-413] и редкость случаев отказа от по­лученного гражданства.

По приводимым в научной литературе данным, к 2003 г. на РДВ находилось лишь немногим более 700 китайцев, получивших российское гражданство или вид на жительство [34, с. 222]. Судя по всему, боль­шую часть этого количества составляли мигранты, получившие вид на жительство. В пользу такого вывода говорит статистика по одному из наиболее посещаемых китайцами дальневосточных субъектов – Амур­ской области, где с 1991 по 2008 гг. китайское гражданство на статус гражданина РФ поменяли всего 26 человек [7, с. 247]. Безусловно, нель­зя не учитывать того, что в силу сложности и длительности1 процеду­ры приобретения российского гражданства, получить его могут далеко не все желающие. Однако и устранение существующих сегодня в этой сфере административных препон вряд ли бы привело к массовому пре­вращению оседающих в регионе китайцев в российских граждан. Так, по данным обследования А.Г. Ларина, желание сменить своё гражданство выразили только 9% из опрошенных на РДВ китайских мигрантов [25,с. 196].

Сохранение проживающими на РДВ китайцами национальной идентификации и культурного своеобразия обусловлено, с моей точки зрения, не только замкнутостью, дистанцированностью большинства долгосрочных мигрантов от российского окружения, но и прочностью их связей с родиной. Для проверки этого утверждения было целесообраз­ным сопоставить уже выявленную степень интенсивности несвязанных прямо с трудовой деятельностью социокультурных контактов китайских мигрантов с россиянами и интенсивностью их такого же рода взаимодей­ствия с соотечественниками, находящимися по другую сторону границы. В отсутствие специальных исследований, определённую информацию по этой теме можно почерпнуть из ответов китайских мигрантов (из дальне­восточных городов и Москвы) на заданный в ходе обследования А.Г. Ла­рина вопрос: «Ваши связи через границу с другими мигрантами?» Отве­чая на названный вопрос, 76% респондентов отметили значимость для них таких связей. При этом 47% опрошенных указали, что они отправи­лись в Россию, получив обещания помощи от своих уже находившихся в нашей стране друзей, а 29% – что они сами посоветовали приехать в Россию своим друзьям или родственникам из Китая [25, с. 172].

Необходимым условием существования любой диаспоры является достаточно высокий уровень развития её институциональной структуры, т.е. нормативно регламентируемых и регулируемых механизмов взаи­модействия её представителей. В зависимости от преобладающего типа норм, определяющих работу таких механизмов, их можно разделить на формальные и неформальные. Согласно широко принятому среди спе­циалистов мнению, для китайской иммиграции, практически во всех странах, где она имеет место, характерен высокий уровень неформаль­ной институализации [16, с. 116]. Исследования китайских мигрантов, пребывающих на РДВ, в целом подтверждают этот общий тезис. На про­тяжении последнего двадцатилетия существование в регионе разного рода неформальных объединений китайцев – общин, цехов, землячеств, преступных сообществ – фиксировалось многими исследователями [6,с..50-55; 13, с..101-104; 14, с..263-264; 26, с..406-407; 35, с..178-187]. Не­смотря на то, что приводимая в литературе информация о подобных ин­ститутах обычно очень неточна и фрагментарна, она даёт возможность выделить ряд свойственных им общих черт. Во-первых, неформальные объединения мигрантов формируются, как правило, по профессиональ­ному (вид торговой или производственной деятельности) или земляче­скому (территория проживания в Китае) принципам. При этом нередко оба этих принципа объединения оказываются неразрывно связаны. Во­вторых, неформальные организации китайских мигрантов отличаются иерархической структурой, обеспечивающей высокую сплочённость и дисциплинированность их членов. Наконец, в-третьих, для таких объ­единений характерно одновременное осуществление экономических (торговых и производственных), социокультурных и административно­управленческих функций.

По своим структурным и функциональным свойствам к неформаль­ным институтам китайских мигрантов близки многие из действующих на РДВ китайских коммерческих фирм и компаний. Будучи, с одной сто­роны, формальными, официально зарегистрированными организация­ми, с другой, они зачастую возлагают на себя различные непрофильные, выходящие за рамки их правового статуса обязанности, в т.ч. по обеспе­чению находящихся в России соотечественников культурными и инфор­мационными услугами, а также юридической помощью [13, с. 103-104]. Подобная двойственность, наличие в деятельности этих коммерческих организаций теневой составляющей позволяет рассматривать их в каче­стве институтов особого полуформализованного типа.

Складывание неформальных и полуформализованных институци­ональных структур взаимодействия мигрантов является, на мой взгляд, важной, но недостаточной предпосылкой для трансформации их дис­персной группы в диаспору. В силу некоторых своих особенностей нефор­мальные и полуформализованные структуры не способны полноценно исполнять роль институционального каркаса диаспоральной общности. Прежде всего, следует отметить, что их деятельность имеет, как прави­ло, очень ограниченный, локальный масштаб1. Кроме того, подобные институты характеризуются неспециализированностью: социальные и управленческие функции являются для них вторичными и побочными по отношению к основной, экономической, деятельности. Наконец, не обладая легальным статусом, неформальные и полуформализованные институты не могут официально представлять интересы китайских ми­грантов в отношениях с российскими органами власти.

Консолидация китайской диаспоры, регулирование отношений внутри неё и между ней и принимающим обществом на уровне всего дальневосточного региона, а тем более страны в целом, могут быть обе­спечены лишь достаточно крупными, специализированными института­ми, работающими в рамках публично-правового поля. Процесс создания таких институтов на РДВ начался уже в первой половине 1990-х гг.

Судя по научным публикациям и сообщениям СМИ, в течение 1990-х – 2000-х гг. на РДВ в разное время существовало в общей слож­ности около двух десятков зарегистрированных общественных и иных некоммерческих организаций, защищавших права и интересы китай­ских мигрантов. Большинство из этих организаций представляли собой объединения предпринимателей, однако их деятельность (даже исходя из её официально заявленных целей) обычно выходила далеко за рамки содействия развитию китайского бизнеса. Подобные организации город­ского, областного или краевого уровней нередко возлагали на себя задачи решения правовых и социальных проблем самых широких слоёв китайцев, проживающих на соответствующих территориях РДВ, в т.ч. посредством налаживания взаимодействия с российскими и китайскими органами местной и региональной власти [26, с. 407].

Следует отметить, что организации, представляющие интересы на­ходящихся на РДВ китайских мигрантов, создаются не только гражда­нами КНР. Их учредителями и членами могут являться и граждане РФ, как китайской, так русской национальности. Последние в основном со­стоят из бизнесменов, ведущих дела с китайскими партнёрами.

Оценить эффективность выполнения китайскими и российско­китайскими организациями в регионе функций представительства и защиты интересов мигрантов довольно сложно. Исходя из того, что дея­тельность подобных институтов в публичном, т.е. прежде всего информа­ционном, пространстве заметна крайне мало, её эффективность в целом вряд ли можно считать высокой. Такое положение обусловлено многими факторами, в т.ч. краткими сроками существования большинства китай­ских и российско-китайских организаций, трудностями в приведении их работы в соответствие с нормами законодательства РФ и обычно насто­роженным отношением к ним со стороны местных и региональных орга­нов власти.

Впрочем, как показывает динамика сообщений в СМИ, с начала 2000-х гг. в дальневосточном регионе РФ и, особенно в Приморском крае наметилась тенденция к определённому росту активности и публично­сти мигрантских организаций. Эта тенденция связана с участившимся проведением китайскими и российско-китайскими организациями бла­готворительных акций, направленных на помощь различным категори­ям дальневосточников – ветеранам, инвалидам, студентам, изучающим китайский язык, и т.д. Такие акции, как правило, проводятся в сотруд­ничестве с российскими общественными и государственными институ­тами, органами местной власти и не остаются без внимания печатных и электронных СМИ [20; 21; 28; 38]. Достигаемое в результате улучшение имиджа мигрантских организаций безусловно способствует повышению эффективности реализации ими и своих основных функций.

Оживление в последние годы контактов китайских организаций с российскими органами власти и общественными структурами происходи­ло во многом при активном содействии и посредничестве Генерального консульства КНР в г. Хабаровске и его отделений [20; 23, с. 129-130; 28]. По всей видимости, растущая активность консульских органов в этом на­правлении продиктована не только запросами самих мигрантов, но и изменениями во внешней политике Китая [3]. Так или иначе, в настоя­щее время консульская служба играет важную роль в укреплении и по­вышении влиятельности формальных институтов общности китайских мигрантов на РДВ. Кроме того, выполняя функции координирующего центра, она создаёт условия для дальнейшей более тесной интеграции разбросанных по территории региона китайских организаций.

Наметившиеся тенденции, однако, ещё не приобрели того масшта­ба, который мог бы кардинально изменить состояние институциональ­ной структуры китайского присутствия в регионе. Для представляющих интересы китайских мигрантов формальных институтов в целом по­прежнему характерны непродолжительность существования, локаль­ность деятельности и разобщённость. На сегодняшний день они ещё не в состоянии поддерживать единство общности китайских мигрантов в той степени, которая необходима для обеспечения её общественно­политической субъектности на уровне всего дальневосточного региона.

Проведённое исследование позволяет сделать вывод о том, что к концу 2000-х гг. в составе дисперсной группы пребывающих на РДВ ки­тайских мигрантов сформировалась достаточно многочисленная катего­рия лиц, ориентированных на укоренение в данном регионе. В эту кате­горию входит от одной пятой до трети находящихся на РДВ китайских коммерсантов, служащих и студентов, т.е. той части мигрантов, которая сосредоточена в нескольких крупнейших городах региона и обычно яв­ляется непосредственным объектом опросных обследований1. При этом потенциал роста относительной доли этого устойчивого ядра в общей массе китайских мигрантов на изучаемой территории, судя по всему, ещё не исчерпан.

Как показывают опросные данные, среди принадлежащих к устой­чивому ядру мигрантов из КНР, доля тех, кто нацелен на натурализа­цию и, в конечном счёте, ассимиляцию с коренным населением страны, едва ли превышает 10%. Таким образом, большинство рассматриваемой категории китайцев привержено сохранению своей национальной иден­тификации и использует стратегию коллективной адаптации в прини­мающем обществе. Эта стратегия предполагает, что социокультурные (информационные, ценностные, поведенческие) связи между самими мигрантами и между ними и страной исхода имеют большую интенсив­ность, чем их контакты с инонациональным окружением. В случае с китайскими мигрантами, оседающими на РДВ, это различие в интен­сивности контактов особенно значительно: доля среди этой категории мигрантов лиц, социокультурно интегрированных в российское обще­ство, не превышает трети, тогда как трансграничные связи значимы для более чем трёх четвёртых от их общего состава.

Наряду с социокультурными связями внутреннему сплочению устойчивого ядра общности китайских мигрантов на РДВ содействуют созданные им институциональные механизмы – как неформальные, так и формализованные. Происходящее при косвенной поддержке китайско­го государства поступательное развитие последних, повышение их ак­тивности и влиятельности, формируют предпосылки для превращения в дальнейшем мигрантов из КНР в одного из субъектов общественно­политической жизни региона.

Демографические, социокультурные и социально-политические тенденции в эволюции общности китайских мигрантов на РДВ в послед­ние двадцать лет в целом недвусмысленно указывают на то, что значи­тельная её часть вовлечена в процесс диаспоризации. В какой же стадии находится это процесс сегодня и насколько он далёк от своего заверше­ния? Настоящее исследование не может дать на эти вопросы точных от­ветов. Это связано с двумя обстоятельствами. Первое из них заключается в недостаточной разработанности теории этно-национальных процессов и в т.ч. процесса диаспоризации. На основе существующих концепций можно сформулировать общую дефиницию понятия «диаспора», которая позволяет дифференцировать его от смежных понятий, и прежде всего понятия «дисперсная группа». Однако нынешняя степень изученности темы не даёт возможности провести достаточно полную операционали­зацию этого понятия, которая бы в измеримых показателях фиксирова­ла момент перехода общности мигрантов из состояния «дисперсной груп­пы» в состояние «диаспоры».

Второе обстоятельство (отчасти являющееся следствием первого) состоит в неполноте и фрагментарности доступной эмпирической инфор­мации об общности китайских мигрантов на РДВ. При этом особенно немногочисленны данные, характеризующие особенности устойчивого ядра этой общности, непосредственно участвующего в процессе диаспо­ризации. Названная часть китайских мигрантов должна стать объек­том специальных лонгитюдных обследований, сфокусированных, пре­жде всего, на таких её аспектах, как численность, половой, возрастной и брачный состав, доля внутренних браков, соотношение естественного и миграционного прироста. Анализ динамики значений перечисленных показателей, подлежащих, на мой взгляд, обязательному включению в операциональное определение диаспоры, позволил бы достаточно точно оценить степень приближения изучаемой категории китайских мигран­тов в регионе к этому типу этносоциальной общности.

Пока же с уверенностью можно констатировать только то, что формирование китайской диаспоры на РДВ ещё не завершено. На это определённо указывает малочисленность проживающих в регионе ки­тайских детей – общность китайских мигрантов на сегодня остаётся в основном однопоколенной. О том же свидетельствует и сохраняющийся высокий уровень нестабильности и децентрализованности формальной институциональной структуры этой общности. Основная (но не един­ственная) причина незавершённости процесса диаспоризации очевид­на: китайская миграция на РДВ возобновилась по историческим меркам сравнительно недавно. Поэтому фактор времени может оказаться впол­не достаточным условием для завершения данного процесса. При сохра­нении существующих тенденций развития ядро общности китайских ми­грантов в регионе, с моей точки зрения, способно трансформироваться в полноценную диаспору уже в течение ближайшего десятилетия.

Литература

1. «Мы обречены на удачу» Константин Ромодановский // ФМС РФ [Электронный ресурс]. URL: http://www.fms.gov.ru/press/publications/news_detail.php?ID=45321 (дата обращения: 20.10.2013 г.)

2. Безруков И.С., Горбенкова Е.В. Перспективы использования азиатской рабочей силы в экономике Дальнего Востока России. Владивосток: Изд-во ВГУЭС, 2006. 208 с.

3. Борох О., Ломанов А. Скромное обаяние Китая // Pro et Contra. 2007. № 6 (39). С. 41-60.

4. Витковская Г., Зайончковская Ж. Новая столыпинская политика на Дальнем Востоке России // Перспективы Дальневосточного региона: межстрановые взаимодействия. М.: Гендальф, 1999. С. 80-120.

5. Витковская Г.С. Дальневосточный регион России: внешние взаимодействия в сфере миграции // Семинар «Внешнеэкономическая деятельность регионов: роль в федерализации России». 30 ноября 1999 г. [Электронный ресурс]. URL: http://federalmcart.ksu.ru/conference/seminar2/vitkovskaja.htm (дата обращения: 10.05.2011 г.)

6. Гельбрас В.Г. Китайская реальность России. М.: Муравей, 2001. 320 с.

7. Геополитический потенциал трансграничного сотрудничества стран Азиатско-Тихоокеанского региона / Науч. ред. А.Б. Волынчук. Владивосток, 2010. 626 с.

8. Голюк Н.С. Криминологическое обеспечение миграционной политики в Дальневосточном федеральном округе России: Региональный компонент. Автореф… канд. юр. наук. Иркутск, 2007 // Юридическая Россия: [Электронный ресурс]. URL: http://law.edu.ru/book/book.asp?bookID=1277577 (дата обращения: 10.05.2011 г.)

9. Деятельность региональных миграционных служб на востоке Российской Федерации. Иркутск, 2006. [Электронный ресурс]. URL: http://mion.isu.ru/filearchive/mion_publications/migration/ (дата обращения: 10.05.2011 г.)

10. Дмитрий Медведев порекомендовал погранслужбам создавать современную инфраструктуру и правила, которые бы мигранты не хотели нарушать. 03.07.2010 // Правительство Амурской области: [Электронныйресурс]. URL: http://www.amurobl.ru/index.php?m=&r=7&c=1877&n=814&rn=1 (дата обращения: 10.10.2011 г.)

11. Дмитрий Медведев посетил Хэфэйский научно-исследовательский институт физики плазмы и встретился со студентами и преподавателями Китайского университета науки и технологий // Правительство РФ [Электронный ресурс]. URL: http://government.ru/news/7705 (дата обращения: 25.10.2013 г.)

12. Дятлов В.И. Китайские мигранты в современной России: практики взаимной адаптации // Взаимодействие России и Китая в глобальном и региональном контексте: политические, экономические и социокультурные измерения. Владивосток: Изд-во ДВГУ, 2008. С. 180-185.

13. Забияко А.П., Кобызов Р.А., Понкратова Л.А. Русские и китайцы: этномиграционные процессы на Дальнем Востоке. Благовещенск: Амурский гос. ун-т, 2009. 412 с.

14. Загребнов Е. Экономическая организация китайской миграции на российский Дальний Восток после распада СССР // Прогносис. 2007. № 1. С. 252-277.

15. Захарова О.Д., Миндогулов В.В., Рыбаковский Л.Л. Нелегальная иммиграция в приграничных районах Дальнего Востока // Социологические исследования. 1994. № 12. С. 11-21.

16. Интеграция экономических мигрантов в регионах России. Формальные и неформальные практики / Науч. ред. Н.П. Рыжовой. Иркутск: «Оттиск», 2009. 264 с.

17. Карлусов В., Кудин А. Китайское присутствие на российском Дальнем Востоке: историко-экономический анализ // Проблемы Дальнего Востока. 2002. № 5. С. 76-87.

18. Киреев А.А. Дальневосточная граница России: тенденции формирования и функционирования (вторая половина XIX – начало XXI вв.). Владивосток: Изд-во ДВФУ, 2011. 474 с.

19. Киреев А.А. Диаспоризация китайских мигрантов на территории российского Дальнего Востока // Известия Восточного института. 2011. № 2. С. 80-90.

20. Китай помнит и благодарит солдат победы // РИА Восток Медиа. 7.05.2009. [Электронный ресурс]. URL: http://www.vostokmedia.com/n44568.html?print (дата обращения: 18.10.2013 г.)

21. Китайские бизнесмены Владивостока хотят поздравить наших ветеранов // Vl.ru. 20.04.2009. [Электронный ресурс]. URL: http://news.vl.ru/vlad/2009/04/20/kitajcy/ (дата обращения: 8.05.2011 г.)

22. Китайские дети во Владивостоке заговорят по-русски // PrimaMedia. ru. 9.03.2011. [Электронный ресурс]. URL: http://primamedia.ru/news/show.php?id=148735&printmode=1 (дата обращения: 8.09.2011 г.)

23. Козлов Л.Е. Диаспоры в региональных политических процессах Дальнего Востока России // Россия и АТР. 2010. № 1. С.128-136.

24. Кондратьева Т.С. Диаспоры в современном мире: эволюция явления и понятия // Заграница. [Электронный ресурс]. URL: http://world.lib.ru/k/kim_german_nikolaewich/2020.shtml (дата обращения: 19.09.2011 г.)

25. Ларин А.Г. Китайские мигранты в России. История и современность. М.: Восточная книга, 2009. 512 с.

26. Ларин В.Л. В тени проснувшегося дракона: Российско-китайские отношения на рубеже ХХ – XXI вв. Владивосток: Дальнаука, 2006. 424 с.

27. Мотрич Е.Л. Трансформация миграционных связей Дальнего Востока России со странами ближнего и дальнего зарубежья // Пространственная экономика. 2010. № 2. С. 74-95.

28. Национальные диаспоры Владивостока активизируют участие в общественной жизни города // РИА Восток Медиа. 18.09. 2009. [Электронный ресурс]. URL: http://vostokmedia.com/n55439.html (дата обращения: 10.10.2011 г.)

29. Политика иммиграции и натурализации в России: состояние дел и направления развития / Под ред. С.Н. Градировского. М., 2005.

30. Региональное совещание с начальниками территориальных органов ФМС России по ДФО состоялось в Южно-Сахалинске //УФМС по Хабаровского краю: [Электронный ресурс]. URL: http://ufms-khb.ru/node/433 (дата обращения: 18.10.2013 г.)

31. Реморенко И. Россия планирует расширить программу государственной поддержки обучения китайских студентов // Женьминь жибао он-лайн. Русский язык. 23.09. 2011. [Электронный ресурс]. URL: http://russian.people.com.cn/31516/7603137.html (дата обращения: 10.10.2011 г.)

32. Рязанцев С. «Глобализация по-китайски»: инвестиции, миграция, диаспора // Международные процессы. 2012. Т.10. № 3. 21-24.

33. Рязанцев С.В. Китайская миграция в Россию: тенденции и стратегии регулирования 20.03.2011 // МИД РФ [Электронный ресурс]. URL: http://www.mid.ru/brics.nsf/WEBforumBric/72E2FE67858A3B65C3257859005A82AD (датаобращения: 8.10.2013 г.)

34. Северо-Восточный Китай на рубеже XX – XXI вв. Владивосток: Дальнаука, 2005. 240 с.

35. Синь Янь, Н. П. Яблоков. Борьба с мафией в Китае. Овчинский В.С. Мафия XXI в.: сделано в Китае. М.: Норма, 2006. 192 с.

36. Сотни тысяч одних китайцев // Время новостей. № 108. 21 июня 2002. [Электронный ресурс]. URL: http://www.vremya.ru/print/24275.htm (датаобращения: 10.06.2011 г.)

37. Стенографический отчет о совещании по таможенной и миграционной проблематике в приграничных регионах. 3 июля 2010 г. Благовещенск // Президент России: [Электронный ресурс]. URL: http://news.kremlin.ru/transcripts/8278 (дата обращения: 20.10.2013 г.)

38. Стипендиальный фонд учредила Ассоциация китайских предпринимателей Приморского края ООО "ХуаЛянь" в Институте Конфуция ДВФУ// DV-Brand.ru 13.09.2011 [Электронный ресурс]. URL: http://www.dv­reclama.ru/dvbussines/obrazovanie/detail.php?blog=dvfu&post_id=10651 (датао бращения: 10.10.2011 г.)

39. Строева Г.Н. Стратегии адаптации трудовых мигрантов из Китая // Власть и управление на Дальнем Востоке России. 2007. № 4. С. 101-108.

Статья подготовлена при поддержке Аналитической ведомственной целевой программы «Развитие научного потенциала высшей школы». Проект «Разработка полидисциплинар­ного подхода к исследованию проблем безопасности в АТР в рамках инновационного на­правления антропологии международных отношений». 6.2263.2011.

	Официальный сайт журнала «Ойкумена. Регионоведческие исследования». Разработка и дизайн: техническая редакция журнала «Ойкумена. Регионоведческие исследования», 2009 – 2014 гг.