Фунакава Х.

Это ознакомительная текстовая версия,
полный вариант статьи в формате pdf
Вы можете скачать по этой ссылке

1. Кратко об аресте

26 февраля 13 года Тайсё Приморский губернский отдел Объеди­нённого государственного политического управления (далее ОГПУ)произвёл обыски на квартирах сотрудников Генерального консульства Японии во Владивостоке: вице-консула Гундзи Томомаро, переводчика Осакабэ Цуцуму, чиновника администрации Ко­рейского генерал-губернаторства Харута Рэйхатиро, капи­тана 3-го ранга Минодзума Дзюндзи, а также капитана Ма­цуи Такуро. В общей сложности было арестовано 13 человек, включая 4 японцев.

Тяжело больной Д. Минодзума находился под домашним арестом, но 2 марта был взят под стражу. Органы безопасности обвинили всех арестованных сборе информации, составляющей государственную тай­ну, в частности сведений о Красной Армии. Также по подозрению в при­частности к шпионажу было арестовано ещё 10 человек, русских и ко­рейцев.

В то время в России аресты граждан Японии не были редкостью. Однако поскольку никогда прежде одновременно не было арестовано такое количество японцев, и, учитывая тот факт, что среди них было 5 сотрудников консульства и военных атташе, инцидент вызвал немалый резонанс среди японской общественности.

Одним из арестованных был Гундзи Томомаро, дед автора этой ста­тьи. При каких же обстоятельствах был арестован дед? Выяснить этот вопрос было давнишней мечтой автора. Недавно сотрудниками Истори­ческого архива дипломатических документов МИД Японии были обна­ружены материалы об этом инциденте. Кроме того, была предпринята попытка выяснить, не сохранились ли в России материалы по этому делу, и оказалось, что документы находятся во Владивостоке в архивах Федеральной службы безопасности. На поданное тогда же в указанную организацию обращение весной 2009 г. пришёл ответ, что дано разре­шение на знакомство родственником с отдельными материалами дела самого Гундзи Томомаро, но не с документами, касающимися прочих арестованных. В сентябре того же года автор посетил во Владивостоке Приморское управление Федеральной службы безопасности. Однако до­кументы, с которыми было разрешено ознакомиться, представляли со­бой лишь часть всего архива, и лишь небольшую часть из них было раз­решено скопировать. На вопрос о причине этих ограничений сотрудник пояснил, что поскольку Гундзи Томомаро по-прежнему считается вино­вным и материалы его допроса не могут быть полностью открыты. Ниже приводится часть постановления, разрешённая для копирования.

Гундзи Томомаро, 41 год, самурай, японский подданный, по про­фессии – служащий, уроженец губ. Хоккайдо, окончивший Институт иностранных языков, женатый, неимущий, беспартийный. Прибыл в Приморье гор. Хабаровск в июне месяце 1919 года по командировке Министерства иностранных дел. В 1920 году из Хабаровска приехал во Владивосток и был командирован консульством в гор. Спасск на должность вице-консула, в каковой должности и пробыл до августа 1922 года, затем переехал в 1923 году в гор. Никольск-Уссурийский, где проживал до июня месяца 1923 года. За время своего пребывания в гор. Никольск-Уссурийский гр. Гундзи вёл через своих секретных агентов (шпионскую деятельность)1. В июне 1923 года гр. Гундзи приехал в гор. Владивосток, где занял должность вице-консула при бывшем консуле японского правительства. Состоя в этой должности, он продолжал ту же противозаконную деятельность, сообщая японскому правитель­ству о передвижении русских воинских частей и, в частности, в районе Никольск-Уссурийский – Пограничная, указывая их численность и бое­способность. Описанная деятельность (продолжалась) с октября 1922 – по настоящее время.

Исключая место рождения, данная биография соответствует дей­ствительности. На самом деле Гундзи Томомаро родился в Токио, однако эти расхождения, вероятно, возникли в силу того, что отец ребёнка Гунд­зи Сигэтада (....) по долгу службы занимался освоением Куриль­ских островов и ребёнок был зарегистрирован на о. Шумшу.

И хотя нам не удалось ознакомиться со всеми материалами дела, но уже то, что в России эти документы сохранились, было для нас очень важно. Рассуждая о данном инциденте, следовало бы упомянуть обо всех арестованных, но, ограниченные размерами статьи, мы хотели бы рас­смотреть лишь пятерых главных обвиняемых, высылку троих сотрудни­ков консульства, а также обстоятельства и причины, приведшие к аре­сту.

2. Обстоятельства, приведшие к аресту

Положение Генерального консульства во Владивостоке

После краха Российской империи в феврале 1918 г. из Санкт­-Петербурга был отозван посол Утида Косаи (Ясуя). В августе того же года из Москвы на родину вернулся консул Кумадзаки Кё. В результате отношения между Японией и советским правитель­ством фактически были прекращены. Однако после объявления о нача­ле интервенции на Дальнем Востоке было увеличено число консульских филиалов1, планировалось также увеличить количество сотрудников владивостокского консульства. Впоследствии, после вывода экспедици­онных войск, дополнительные филиалы были закрыты, а после уста­новления в Приморье советской власти консульство во Владивостоке осталось единственным японским консульством в России. Японское пра­вительство не стало закрывать владивостокское консульство, которое занималось защитой японского населения, проживающего на Дальнем Востоке (главным образом во Владивостоке), а также анализом поли­тической ситуации в России и наблюдением за антияпонскими движе­ниями проживающих в Сибири корейцев. Одна из причин заключалась в том, что японское правительство опасалось союза большевиков со сторонниками движения за независимость Кореи.

В период интервенции в Сибири консульство во Владивостоке воз­главлял Кикути Ёсиро, затем обязанности генерального кон­сула исполнял Мацумура Садао, однако сразу после вывода экспедиционных сил от напряжённой работы у С. Мацумура случился инсульт и 21 февраля 1923 г. он скончался во Владивостоке. После смер­ти консула С. Мацумура пост генерального консула оставался свобод­ным, исполняющим обязанности генерального консула был назначен консул Ватанабэ Риэ. Фактически же он стал генеральным консулом.

В ноябре 1922 г. Дальневосточная Республика прекратила своё су­ществование, а её территория, перешедшая к РСФСР, была разделена на 6 областей. Одной из них стала Приморская губерния со столицей во Владивостоке. До выборов в Приморье исполнительного комитета Со­ветов вся власть временно сосредоточилась в руках военного комитета, в качестве главы комитета был прислан Р. Бельский. На вопрос консу­ла Р. Ватанабэ о судьбе японского генерального консульства 7 февра­ля 1923 г. Р. Бельский сообщил, что получил телеграмму центрального правительства с неофициальным разрешением на продолжение дея­тельности консульства.

Во второй декаде февраля 1923 г. Народный комиссариант ино­странных дел открыл во Владивостоке своё представительство, куда в качестве уполномоченного был направлен Н. Хавин. 20 февраля 1923 г. Н. Хавин официально известил исполняющего обязанности генерально­го консула Р. Ватанабэ о том, что если в течение ближайших трёх месяцев не будет официально получена экзекватура от советского правительства, то деятельность консульства будет остановлена. Японское правительство предложило перевести консульство в ранг торгового представительства практически с теми же правами и функциями и заявило об отказе от получения экзекватуры. Поскольку советское правительство на предло­жение не ответило и об экзекватуре больше не напоминало, Р. Ватанабэ продолжал выполнять свои функции.

В наиболее благоприятный период, каким был 1919 г., японское население Владивостока составляло 5915 человек, но с выводом экспе­диционных сил большая часть жителей была эвакуирована, и к июню 1923 г. из них в городе осталось 719 человек [7, p..316]. Осознавая опас­ность для соотечественников, оставшихся во Владивостоке, в котором после крушения монархии царил хаос и было неспокойно, японское пра­вительство вынуждено было форсировать эвакуацию японского населе­ния. В Китае сдерживанию преступности способствовали полицейские силы, созданные при всех консульствах, однако Владивосток находился вне юрисдикции японской полиции, и в экстренном случае здесь мож­но было надеяться лишь на стоящий в порту Владивостока военный ко­рабль «Ниссин». Подобные ситуации случались, и сразу после револю­ции японское население сформировало отряды обороны, а после вывода войск предприняло меры для обеспечения собственной безопасности, передав генеральному консульству оружие, оставленное военными.

15 марта 1923 г. во Владивостоке прошёл приморский съезд сове­тов, на котором были официально выбраны члены губернского испол­нительного комитета. Руководителем Приморского губернского отдела Государственного политического управления был избран П. Карпенко. Поставленный для наблюдения за постоянно возникающими в Примо­рье контрреволюционными движениями, П. Карпенко поручает создан­ному в феврале того же года «корейскому отделу» (как называли его на тот момент в Японии) пристально следить за деятельностью проживаю­щих здесь японцев. Руководство корейского отдела в основном состояло из членов верхушки Корейской коммунистической партии1. Из-за уси­ления их влияния Владивосток покинули многие лояльные к Японии корейцы.

Сразу после прихода к власти советское правительство неодно­кратно поднимало вопрос об установлении мира и торговых отношений с Японией, и одновременно предпринимало попытки установления ди­пломатических отношений, но в Японии продолжали игнорировать эти инициативы. После создания Дальневосточной Республики предприни­мались попытки неофициальных переговоров в Даляне и Чанчуне, но все они потерпели неудачу.

Гото Симпэй, мэр Токио и по совместительству предсе­датель Японо-российского общества, получил от премьер-министра Като Томосабуро неофициальное указание способствовать про­движению японо-советских переговоров и в конце января 1923 г. под предлогом лечения пригласил посла СССР в Китае Адольфа Иоффе в Японию. В противоположность положительно настроенному С. Гото, ми­нистр иностранных дел Утида Косай (Ясуя) относился к А. Иоффе весь­ма холодно. Министр К. Утида сразу отказал А. Иоффе в использовании необходимых для дипломата шифрованной телеграфной связи и дипло­матической почты, а также в дипломатических привилегиях и равно­значном статусе, которые С. Гото пообещал А. Иоффе.

Холодный приём, оказанный министром иностранных дел послу А. Иоффе, не замедлил сказаться на Генеральном консульстве Японии. Примерно через 2 месяца после того, как К. Утида отказал А. Иоффе в пользовании шифрованной телеграфной связью и дипломатической почтой, Н. Хавин известил консула Р. Ватанабэ о приостановлении использования консульством шифрованной телеграфной связи, с 24 апре­ля это распоряжение вступило в силу. Этот запрет просуществовал до того момента, пока правительство Японии не разрешило А. Иоффе ис­пользовать шифрованную телеграфную связь. Иоффе пробыл в Японии около полугода, но переговоры стояли на месте, и в августе 1923 г., уви­дев бесплодность всех своих попыток, он покинул Японию.

Арест секретаря министерства внутренних дел

26 апреля 1923 г. ГПУ провело обыски на квартирах командиро­ванного во Владивосток министерством внутренних дел секретаря Ка­гами Такэо и переводчика Окамото Кадзуо, а 3 мая подозреваемые были вызваны в суд и там арестованы. Секретарь Т. Кагами был чиновником, присланным осенью 1922 г. министерством внутренних дел для «изучения планов радикальной пропаганды, а так­же их реализации, и чтобы способствовать контролю над радикалами».

Министерство иностранных дел, получившее приказ содействовать командированному чиновнику, просило министерство внутренних дел об осмотрительности, поскольку отправка чиновника, не имеющего ди­пломатических привилегий, в случае возникновения осложнений с вла­стями страны могла ещё больше усугубить ситуацию. Несмотря на это министерство внутренних дел, как и планировало, отправило Т. Кагами во Владивосток.

Получивший это распоряжение консул Р. Ватанабэ вновь и вновь обращался к правительству, однако безрезультатно. Кагами собирал ин­формацию об антияпонски настроенных корейцах через корейских аген­тов. Поскольку эти агенты работали на ГПУ, то Т. Кагами был арестован. Когда об инциденте стало известно, японское общество было взбудора­жено. Нашлись даже те, кто призывал в ответ арестовать находившегося в тот момент в Японии А. Иоффе. 18 мая Р. Ватанабэ обратился к Н. Ха­вину, указав, что этот арест ведёт к ухудшению дальнейших отношений, и потребовал освободить арестованных. 23 мая Кагами и Окамото были наконец освобождены.

Великое землетрясение Канто и инцидент с пароходом «Ленин»

24 августа умер премьер-министр Като Томосабуро, а 28 августа им­ператорским указом на эту должность назначен Ямамото Гомбэй. Однако 1 сентября, в период формирования кабинета министров, в районе Канто произошло сильнейшее землетрясение. Это бедствие, по­трясшее всю Японию, стало серьёзным испытанием и для генерального консульства во Владивостоке.

2 сентября в Москву поступает первое сообщение о землетрясении. Получивший это известие, Н. Хавин нанёс визит консулу Р. Ватанабэ и предложил через него японскому правительству себя в роли посред­ника для оказания помощи пострадавшим. На следующий день 4 сен­тября Н. Хавин вновь посещает генеральное консульство и сообщает вице-консулу Т. Гундзи о создании в Приморье комиссии по оказанию помощи Японии, а также о намерении отправить суда­ми Добровольческого флота материальную помощь и медицинских работников. Удивлённые этим сообщени­ем, Т. Гундзи и Р. Ватанабэ срочно занялись сбором ин­формации и выяснили, что советское правительство пла­нирует, пользуясь случаем, развернуть коммунистиче­скую пропаганду и погрузить вместе с материальной помо­щью большое количество аги­тационной литературы. Теле­грамму об этом Р. Ватанабэ направил в министерство, но сразу после землетрясения связь между консульством и министерством была прерва­на, и ответа он не получил.

5 февраля Н. Хавин, ссылаясь на телеграмму на­родного комиссара иностран­ных дел Георгия Чичерина, адресованную японскому правительству, заявил, что хотел бы по возможности скорее отправить суда Добро­вольческого флота. На это Р. Ватанабэ возразил, что хотел бы, чтобы это было сделано после того, как они дождутся ответа из мини­стерства. Н. Хавин настаивал, что у Японии нет причин препятствовать судам с гуманитарным грузом. Посоветовавшись с Т. Гундзи, Р. Ватана­бэ решил, что дальнейшее препятствование может иметь серьёзное вли­яние на дипломатические отношения, и, если отправка кораблей неиз­бежна, следует рекомендовать им избегать Токийского залива, который может представлять опасность, а войти в порт Кобэ или один из откры­тых портов. Сразу после совещания Р. Ватанабэ немедленно телеграфи­ровал в министерство и губернатору префектуры Хёго о сложившейся ситуации. Помимо этого, предвидя, что из-за хаоса сообщение может не дойти, он принимает решение отправить в Японию Т. Гундзи. В тот же день Т. Гундзи отправляется из Владивостока в Кобэ. Не имея связи с Японией, Р. Ватанабэ как исполняющий обязанности генерального кон­сула должен был принимать важные решения, связанные с междуна­родными вопросами.

8 сентября из Владивостока вышел пароход «Ленин». На его борту было 180 человек, в том числе 67 медиков, а также медикаменты и про­довольствие на общую сумму 170 тысяч иен.

9 февраля по прибы­тии в Кобэ Т. Гундзи встре­тился с губернатором пре­фектуры Хёго и военными. Они обсудили предупре­дительные меры. Тогда же Т. Гундзи сообщил: «По­мимо большого количества агитационной литературы на судне находятся также главари непокорных корей­цев» (оригинальный текст сохранён – прим. автора). 11 февраля прошло заседа­ние совета министров, на котором была выработана генеральная линия относи­тельно получения советской помощи: помощь принять и подвергнуть тщательному досмотру, в высадке экипа­жа на берег отказать.

12 февраля, вопреки рекомендациям Р. Ватана­бэ, пароход «Ленин» входит в порт Йокогама. Японцы, полагавшие, что корабль прибудет в Кобэ, были в растерянности. На борт прибыли начальник порта и представители полиции. Один из полицейских об­ратился с вопросом к журналисту РОСТА, находившемуся на корабле, и получил ответ: «Материальная помощь предназначена для японских рабочих. У нынешнего землетрясения есть высокая миссия – революция в Японии». Узнав об этом, чрезвычайный штаб ещё более усилил меры предосторожности по отношению к пароходу «Ленин».

13 февраля состоялось заседание кабинета министров. После того, как члены штаба доложили о событиях предыдущего дня, ситуация рез­ко изменилась. Изменился сам курс японского правительства – помощь не принимать, а от парохода «Ленин» требовать покинуть пределы Япо­нии.

В министерстве иностранных дел не знали об этом решении, глава отдела по делам Европы и Америки вместе с прибывшим из Кобэ Гундзи и консулом Симада Сигэру,вернувшимся из Харбина, обсужда­ли, каким образом принимать помощь и на каких условиях допускать команду судна на берег. В тот же день в седьмом часу вечера полковник Такэда Гакудзо из комиссии по противодействию прибыл на пароход «Ленин» и передал приказ о выдворении. Утром 14 февраля со всем грузом на борту пароход вышел из порта Кобэ во Владивосток.

17 февраля Р. Ватанабэ посещает Н. Хавина и объясняет позицию Японии в событиях с пароходом «Ленин». Однако 24 февраля советское правительство направляет через Р. Ватанабэ протест по поводу того, что «Япония без объяснения причин отклонила гуманитарную помощь на­родов России». Инцидент приобрёл широкую огласку не только в России, но и мире. Гундзи, который из-за разногласий, существовавших внутри японских ведомств, не мог участвовать в переговорах с командой парохо­да «Ленин», 21 февраля отбыл из Токио и 24 февраля вернулся во Вла­дивосток.

26 февраля министр иностранных дел Идзюин Хикокити через Р. Ватанабэ отправляет телеграмму народному комиссару ино­странных дел Г. Чичерину с повторными разъяснениями относительно инцидента. Позднее советские историки [1-6] постоянно настаивали на том, что на борту парохода «Ленин» не было агитационной литературы, однако из обнародованных недавно документов становится ясно, что на самом деле на борту судна она была.

Вслед за инцидентом с пароходом «Ленин» генеральному консуль­ству во Владивостоке немало проблем доставило последовавшее за зем­летрясением массовые убийства корейцев2. В третьей декаде сентября владивостокские газеты опубликовали сообщение о произошедших в Японии массовых убийствах корейцев. Местная газета «Красное Знамя» от 29 сентября перепечатала полный текст протеста, обращённого Вре­менным правительством Кореи в Шанхае японскому правительству. 13 октября капитан прибывшего из Владивостока парохода «Сэйсин-мару» доложил, что досмотр прибывающих и отбывающих японских судов со­ветскими властями с октября значительно ужесточён. Во второй декаде декабря произошёл случай, когда после совещания консульских сотруд­ников, проходившего на территории Корейского генерал-губернаторства, вице-консулу Гундзи и другим сотрудникам консульства, возвращаю­щимся из Вонсана на пароходе «Сэйсин-мару», советские власти в тече­ние некоторого времени не разрешали сойти на берег.

Застой в переговорах о возобновлении дипломатических отношений и отказ в праве на переписку

После отъезда А. Иоффе в Россию переговоры были прерваны. Лев Карахан, ставший преемником А. Иоффе на посту посла в Китае, 22 сентября нанёс визит посланнику Ёсидзава Кэнкити и задал во­прос, идёт ли в Японии какая-либо подготовка к началу официальных японо-советских переговоров. На это К. Ёсидзава ответил, что «даст ответ после того, как запросит инструкции от японского правительства». Япон­ский посланник направил запрос правительству, однако оно целиком было занято восстановительными работами после землетрясения. Так и не дав определённого ответа, кабинет премьер-министра Г. Ямамото ушёл в отставку.

6 ноября советские власти запретили пароходу «Хозан-мару», со­вершавшему регулярные рейсы во Владивосток, доставлять почту, предназначенную для генерального консульства. Прежде вся корре­спонденция для генерального консульства как дипломатическая почта отдавалась капитану, который передавал её консульскому курьеру. Ког­да Р. Ватанабэ потребовал у Н. Хавина объяснений, последний ответил, что по распоряжению советского правительства привилегия получения дипломатических документов временно приостанавливается до момента заключения договора между Россией и Японией. Консул Р. Ватанабэ вы­разил протест, что лишение права почтового сообщения необоснованно, но Н. Хавин оставил протест без внимания.

С этого момента вся корреспонденция между владивостокским кон­сульством и министерством иностранных дел шла через советскую по­чту. Японское правительство приняло меры по отправке секретной ин­формации при помощи шифра, однако нередко случалось, что письма вскрывались по дороге или приходили с опозданием.

8 ноября Р. Ватанабэ доложил министру Х. Идзюин о сложившейся ситуации. Вместе с тем Р. Ватанабэ предположил, что истинной целью давления, которое оказывало советское правительство на японское гене­ральное консульство, было путём причинения неудобств и препятствий ускорить установление официальных отношений. Р. Ватанабэ советует министру Х. Идзюин следующее: «Я верю, что это удобный момент для начала переговоров, решения в будущем многочисленных неурегули­рованных вопросов и получения Японией экономических и торговых преференций». На это министр Х. Идзюин ответил, что подобное давле­ние не является подходящим средством для приближения начала пере­говоров и отклонил совет Р. Ватанабэ.

24 ноября Н. Хавин по телефону передал Р. Ватанабэ, что по ука­занию советского правительства генеральному консульству приказано временно прекратить обмен шифрованными телеграммами. По этому поводу Р. Ватанабэ заявил протест и подчеркнул, что подобные меры вредят отношениям между двумя странами и, прежде всего, самой Со­ветской России.

Лишение полномочий исполняющего обязанности генерального консула Ватанабэ

Лишённый одна за другой дипломатических привилегий и не имея практически возможности выполнять свои обязанности, Р. Ватанабэ от­правил министру иностранных дел Х. Исюин и заместителю министра Ц. Мицудайра длинную телеграмму, в которой писал, что если подобное положение продлится, то есть вероятность, что консульство будет под­вергнуто обыску, его сотрудники арестованы, а сама дипломатическая миссия принудительно закрыта. Консул Р. Ватанабэ подчёркивал, что кардинальным решением может быть только начало официальных ди­пломатических переговоров между К. Ёсидзава и Л. Караханом. Три недели спустя 22 января пришёл ответ от только что вступившего в должность министра иностранных дел Мацуи Кэйсиро. В телеграмме говорилось, что министр понимает ту сложную ситуацию, в которой оказалось консульство, и просит сотрудников набраться терпе­ния и действовать сообразно сложившимся обстоятельствам, а в случае чрезвычайной ситуации действовать на своё усмотрение в зависимости от шагов, предпринятых советской стороной.

12 февраля Н. Хавин письменно уведомил Р. Ватанабэ о том, что: «Советское правительство не допускает присутствия на территории лиц, официально выполняющих обязанности от имени правительства Япо­нии». Более того, 16 февраля Н. Хавин объявил Р. Ватанабэ о полном прекращении почтового сообщения с Японией. 18 февраля Ирино, гла­ва японской общины во Владивостоке, направил министру К. Мацуи телеграмму о том, что проживание японцев в России стало невозмож­ным и ходатайствовал о начале переговоров относительно восстановле­ния японо-советских дипломатических отношений. 20 февраля министр К. Мицуи направляет К. Ёсидзава распоряжение «встретиться с Кара­ханом и выяснить намерения советской стороны относительно многочис­ленных нерешённых вопросов между Японией и Советами, поскольку скорейшее установление дипломатических отношений выгодно в том числе и Японии». 24 февраля в беседе с Л. Караханом К. Ёсидзава пе­редаёт намерения японского правительства. В ответ на это Л. Карахан предупредил, что давно не получал никаких инструкций относительно этого и не знает нынешних планов советского правительства, и изложил К. Ёсидзава своё видение проблем относительно прежних договоров, а также государственного долга и других нерешённых вопросов японо­советских отношений.

Спустя 2 дня после этой встречи 26 февраля во Владивостоке од­новременно на квартирах сотрудников консульства, военных атташе и представителей японской общины были проведены обыски.

3. Домашние обыски и задержание сотрудников генерального консульства

Обыски прошли на квартирах трёх сотрудников генерального кон­сульства.

Осакабэ Цуцуму (на момент ареста 34 года) в течение 5 лет с 1916 г. находился при секретариате Консультативного совета Корейского генерал-губернаторства, затем работал в консуль­стве в Кандо, после переведён в генеральное консульство в Харбине, с января 1923 г. был направлен в генеральное консульство во Владивосто­ке в качестве переводчика. В местном консульстве как «ответственный по делам корейцев» (как в тот момент называлась должность) отвечал за сбор информации о деятельности антияпонски настроенных корейских обществ, чьи опорные пункты находились в окрестностях Владивостока, и в целом защиту корейского населения, проживающего на территории России. Харута Рэйхатиро (на момент ареста 44 года), как и Осакабэ Цуцу­му, в качестве «ответственного по делам корейцев» с ноября 1922 г. слу­жил в генеральном консульстве во Владивостоке, однако являлся сотруд­ником не министерства иностранных дел, а администрации Корейского генерал-губернаторства. Направленный в Сибирь в качестве внештат­ного сотрудника департамента по делам японских войск во Владивосто­ке, после приезда в Россию в июне 1921 г. был передан в подчинение секретарю К. Ямадзаки. Последний был командирован из Корейского генерал-губернаторства в качестве внештатного сотрудника департа­мента по общим делам. Позднее в связи с эвакуацией департамента К. Ямадзаки был освобождён от обязанностей внештатного сотрудника, но получил приказ остаться и был переведён на работу в генеральное кон­сульство.

Гундзи Томомаро (на момент ареста 41 год) находился во Владиво­стоке с июня 1923 г. в качестве вице-консула генерального консульства. Отвечая в консульстве за иную важную работу, он также курировал ра­боту подчинённых ему Ц. Осакабэ и Р. Харута, связанную с корейским населением. В июне 1919 г., через год после того, как японские войска заняли Хабаровск, Гундзи прибыл туда к новому месту службы. Позже вместе с отступающими японскими войсками он переехал в Спасск, где возглавил местное отделение консульства. В период пребывания в Рос­сии японских войск, помимо защиты проживающего здесь японского на­селения, он занимался вопросами японских войск. Во время вывода во­йск генеральный консул Мацумото, консулы Сугино и Гундзи выдали более 5000 виз для эвакуируемых соотечественников и посадили их на корабли, возвращающиеся на родину1. После вывода войск Т. Гундзи на­ходился в Никольск-Уссурийском, однако после скоропостижной смерти генерального консула С. Мацумура стал правой рукой исполняющего обязанности генерального консула Р. Ватанабэ и был переведён во Вла­дивосток. Поскольку сразу после прибытия к месту службы в Хабаровск Т. Гундзи неоднократно инспектировал корейские поселения, а во время своего пребывания в Спасске и Никольск-Уссурийском имел отношение к сбору информации о деятельности антияпонски настроенных корей­цев, то можно предположить, что он выполнял обязанности ответствен­ного по делам корейцев.

Иными словами, всех троих объединяло то, что они отвечали за ко­рейский вопрос.

«26 февраля в 6 часов утра трое русских и один кореец в сопрово­ждении ночного патруля вошли в дом, предъявили ордер за подписью начальника ОГПУ Карпенко и ещё одного лица и заявили, что цель их прихода – обыск. Я незамедлительно позвонил консулу Ватанабэ, чтобы известить его. Но телефон был испорчен, поэтому связаться с ним не уда­лось (не было связи с коммутатором)».

Так описал Т. Гундзи в своём отчёте события того дня. Обыскиваю­щие проигнорировали протесты Т. Гундзи и приступили к осмотру. Поч­ти в то же самое время и в том же порядке обыски прошли на квартирах Ц. Осакабэ и Р. Харута. Обыски на квартирах продолжались более 3 ча­сов, помимо прочего было изъято более десятка документов. По словам арестованных сотрудников консульства, среди изъятого не было сколько­-нибудь важных бумаг, однако, как докладывали Т. Гундзи и Ц. Осакабэ, обыски велись крайне бесцеремонно, особенно грубо вёл себя кореец.

После обыска Т. Гундзи и Р. Харута были немедленно уведены, а избежавший ареста Ц. Осакабэ спешно прибыл в консульство, где и доложил консулу Р. Ватанабэ о случившемся. Ватанабэ заявил протест Н. Хавину и П. Карпенко, но получил резкий ответ: «Мы не можем при­нимать дипломатические требования от гражданских лиц».

Во второй половине того же дня Р. Ватанабэ направляет министру К. Мацуи телеграмму о происшествии и приступает к подготовке кон­сульства к обыску. Он принимает меры для защиты оставшихся сотруд­ников, а также секретных документов, кодов шифрованных телеграмм и связанных с ними бумаг, информации в расчётных книгах относительно секретных расходов, и оружия, оставленного японскими отрядами обо­роны. В 6 часов утра следующего дня все приготовления были заверше­ны.

27 февраля в 11 часов утра Ц. Осакабэ был вызван по телефону корейцем, находившемся на службе в ОГПУ, и там задержан.

Переговоры об освобождении, допрос и постановление

Поскольку Р. Ватанабэ отказали в переговорах об освобождении арестованных японцев, 1 марта министр К. Мацуи направляет послан­нику в Пекине К. Ёсидзава указание о том, чтобы потребовать у посла Л. Карахана объяснений причин ареста и немедленного освобождения арестованных. Также он пишет: «Действительно ли они намерены ра­зорвать существующие русско-японские отношения? Если так, то нам необходимо всячески противодействовать этому, поскольку положение очень серьёзное, требуйте от них пересмотра своих позиций, о результа­тах телеграфируйте».

С 3 марта К. Ёсидзава несколько раз встречался с Л. Караханом. Ёсидзава протестовал, что обвинения в «сборе информации, представ­ляющей государственную тайну», выдвинутые ОГПУ, могут включать в себя любую деятельность и являются нечёткими. Аресты по такой нео­пределённой причине заставляют усомниться в позитивных намерени­ях советского правительства, и могут оказать существенное влияние на дипломатические отношения двух стран». На это Л. Карахан ответил, что, по информации владивостокских властей, арест был произведён на основании неопровержимых доказательств и не был случайным, что в Японии есть люди, которые истолковывают этот инцидент как попытку форсировать дипломатические переговоры, однако таких намерений у советского правительства нет. Принимая во внимание масштабы влия­ния этого события на правительство и народ Японии, Л. Карахан наме­рен настойчиво требовать у владивостокских властей немедленных объ­яснений, какая именно информация имеется относительно лиц, зани­мающих «официальные должности», и кроме того, намерен приложить максимальные усилия для освобождения арестованных.

1 марта начались допросы всех трёх сотрудников консульства. Оса­кабэ допрашивали шесть раз, Харута – пять, Гундзи – дважды. Допра­шивал всех троих начальник 3-го отдела ОГПУ Молов. Иногда на допро­сах также присутствовали другие русские и переводчик-кореец. Каждый допрос длился около 2 часов, иногда 4,5 часа, и продолжался днём и ночью.

Допрос Ц. Осакабэ главным образом касался шпиона. ОГПУ аре­стовало одного из агентов, которых использовал Ц. Осакабэ, и на осно­вании свидетельств, полученных в ходе жестокого допроса, вышло на самого Ц. Осакабэ. Однако последний, ссылаясь на то, что, кроме этих показаний, достоверных доказательств нет, упорно отрицал обвинения.

На допросах Р. Харута задавались самые разные вопросы, но боль­ше всего времени Молов уделил изъятым во время домашнего обыска фрагментам бумаг, относящихся к документам о Красной Армии. В бума­гах, о которых шла речь, были обрывочные записи, сделанные в 1923 г. относительно командующих Красной Армией, имён членов и числен­ности антияпонских корейских организаций, существовавших в районе Никольск-Уссурийского. Харута подтвердил, что записи сделаны им, но ответил, что не помнит источник информации и как их использовал.

Сведения о Красной Армии были направлены в докладе вице­консула Гундзи министру иностранных дел от 25 октября 1923 г. и содержали информацию о передвижении частей Красной Армии из Никольск-Уссурийского в район Гродеково. Молов предъявил Р. Харута фотографии этих записей и на основании почерка и содержания обви­нил того в том, что это несомненно написал он. Однако Р. Харута это от­рицал. Позже в своём докладе министру Р. Харута подтвердил тот факт, что документ был написан им, но не объяснил, почему он использовал для этого имя Т. Гундзи.

На первом допросе Т. Гундзи задавали незначительные вопросы. На втором допросе Молов предъявил ему одну фотографию как веское доказательство того, что Т. Гундзи военный шпион. Это был снимок до­несения касательно воинских частей близ Никольска-Уссурийского, да­тированного 29 декабря 1923 г. и адресованного министру иностранных дел от имени вице-консула Т. Гундзи. Увидев это фото, Т. Гундзи был крайне удивлён, поскольку на донесении, которого он не помнил, стояла его подпись, а сам почерк принадлежал его подчинённому Р. Харута. Молов продемонстрировал ещё порядка тридцати похожих фотографий. Некоторое время Т. Гундзи находился в замешательстве, что же ответить на это. Гундзи рассудил, что если он станет отрицать свою вину, то под серьёзное подозрение может попасть Р. Харута, более того, может дойти до ареста консула Р. Ватанабэ и других сотрудников консульства и обы­ска в консульстве, и что любым способом необходимо этого избежать. По­этому он ответил так: «Эту докладную записку действительно написал я. Я составил её на основании информации, которую слышал в поездке и на рынке во время своей командировки в Никольск-Уссурийский. Одна­ко поскольку информация не была проверенной, то я последовал совету консула Ватанабэ и не стал отправлять министру это сообщение».

Оставив эту тему, Молов перешёл к следующему вопросу. Допрос завершился на рассвете 15 марта.

Несмотря на все заверения Л. Карахана, даже спустя две недели вопрос об освобождении сотрудников консульства не был разрешён. 13 марта К. Ёсидзава получает от министра иностранных дел К. Мацуи указание вновь потребовать от Л. Карахана освобождения задержан­ных. Карахан ответил, что уже потребовал освобождения сотрудников генерального консульства, и что, должно быть, они уже освобождены. Получив из министерства иностранных дел такую информацию, Р. Ватанабэ обратился за подтверждением к Н. Хавину и П. Карпенко, одна­ко те ответили, что никаких указаний ни от советского правительства, ни от Л. Карахана не получали. 15 марта после полудня Молов вызвал всех троих – Т. Гундзи, Р. Харута и Ц. Осакабэ – и зачитал им постановление.

«Все трое, выходя за рамки своих должностных обязанностей, вели разведывательную деятельность в отношении информации, представ­ляющей государственную тайну рабоче-крестьянской России, а также относительно состояния частей Красной Армии, что согласно статье 66 законодательства рабоче-крестьянской России карается расстрелом. Од­нако, принимая во внимание особые обстоятельства, суд приговаривает их на основании статьи 128 пункта 2 к минимальному наказанию – пяти годам тюремного заключения».

На следующий день 16 марта в 11 часов утра начальник ОГПУ П. Карпенко вызвал к себе всех троих. Арестованные уже приготовились к тому, что они будут отправлены в тюрьму, однако П. Карпенко объявил им, что, согласно распоряжению начальника Читинского ОГПУ, они приговариваются к выдворению за пределы страны. При этом присут­ствовал Р. Ватанабэ, который утром того же дня получил сообщение от П. Карпенко и спешно прибыл в ОГПУ. Свою позицию по этому вопросу Р. Ватанабэ объяснял так: «Конечно, мне следовало дождаться инструк­ций от императорского правительства, но обстоятельства были таковы, что другого выбора не было».

В тот же день на корабле «Кэндзан-мару» Т. Гундзи отбывает из Владивостока, Р. Харута и Ц. Осакабэ получают отсрочку, чтобы собрать вещи, и 29 марта также покидают страну.

23 марта во владивостокской газете «Красное знамя» в статье под заголовком «Выдворение японских шпионов» было размещено интервью с П. Карпенко примерно следующего содержания: «Пользуясь иностран­ной интервенцией и безвластием, Япония собирала информацию об обо­роноспособности страны и с установлением советской власти не прекра­тила эту деятельность. Гундзи, Харута и Осакабэ, будучи сотрудниками консульства, вышли за рамки, допустимые международными отноше­ниями, и занимались сбором информации военного характера. Особен­но это касается вице-консула Гундзи, который собирал информацию о расположении частей Красной Армии, составляющую государственную тайну, и передавал её своему правительству».

5. События, предшествовавшие аресту

Как мы видим, с момента установления во Владивостоке советской власти давление на генеральное консульство усиливалось. Особенно это было заметно непосредственно перед арестом. Лишение консульства его полномочий, приостановление почтового сообщения – все эти меры вели к дальнейшей эскалации конфликта. По этой причине и консул Вата­набэ, и японское правительство с самого начала восприняли этот инци­дент как одно из проявлений давления со стороны советского правитель­ства. Сотрудники владивостокского консульства Т. Гундзи, Р. Харута и Ц. Осакабэ также в своих докладах излагают эту точку зрения. Однако незадолго до инцидента в Пекине начались встречи между Л. Караха­ном и К. Ёсидзава по поводу переговоров о возобновлении дипломати­ческих отношений. Возникает вопрос, нужно ли было советскому пра­вительству в такой важный момент оказывать дополнительно какое-то давление. Хотя этот инцидент с арестом не оказал серьёзного влияния на советско-японские отношения, но несомненным его результатом ста­ло то, что у Л. Карахана и К. Ёсидзава прибавилось работы, а само на­чало переговоров оказалось отсрочено.

26 марта в Харбине в русскоязычной газете «Новости жизни» на первой полосе была размещена статья вкратце следующего содержа­ния:

«Несмотря на то, что доказательств шпионажа было достаточно, Карпенко ограничился всего лишь высылкой сотрудников генерального консульства, что показывает нежелание обострять конфликт между дву­мя странами, поскольку советское правительство расположено к Японии. Думается, однако, что это вызвало бурю возмущения в сердцах японцев и содействовало усилению антипатий по отношению к Советам. Остаёт­ся вопросом, насколько арест был подходящей мерой. Чиновникам, от­вечающим за безопасность во Владивостоке, следовало быть более осмо­трительными с политической точки зрения».

Через несколько дней после того, как вышла эта статья, Н. Хавин был снят с должности уполномоченного советского правительства по международным делам. По информации из Пекина, причиной этого ста­ла его «причастность» к аресту и то обстоятельство, что советское прави­тельство, похоже, было уязвлено.

Как именно Н. Хавин был причастен к инциденту и какие разно­гласия существовали между советским правительством и приморским руководством, остаётся неясным. Но исходя из сложившейся ситуации, можно предположить, что центральное правительство не принимало ак­тивного участия в аресте сотрудников консульства.

Тогда почему приморское ОГПУ самовольно решилось на арест со­трудников консульства? Т. Гундзи и Ц. Осакабэ в своих докладах ука­зывают, что аресту предшествовала закулисная деятельность антияпон­ски настроенных корейских обществ. Агент, работавший на Ц. Осакабэ, донёс, что на собрании руководителей этих обществ часть руководства Корейской коммунистической партии, представители его радикального крыла, предложили обратиться к российской стороне с просьбой аресто­вать Т. Гундзи, Р. Харута и Ц. Осакабэ. Радикальное крыло настаивало на том, что заключение советско-японского договора ослабит их влияние и рано или поздно приведёт к тому, что они уже не смогут находить­ся на территории России, и что прежде необходимо каким-то образом отомстить Японии, и сейчас наиболее удобная возможность лишить ге­неральное консульство его полномочий. Это было в пятую годовщину провозглашения декларации независимости Кореи, накануне 1 марта. В этот день антияпонски настроенные корейцы на протяжении несколь­ких лет организовывали демонстрации. Удивительное совпадение, но допросы Т. Гундзи, Р. Харута и Ц. Осакабэ начались 1 марта. Вполне вероятно, что арест Т. Гундзи и других сотрудников консульства стал возможен в силу настойчивых действий антияпонски настроенных ко­рейцев, имевших влияние на членов приморского правительства, осо­бенно ОГПУ. Однако японская сторона также дала повод для ареста. Правитель­ство Японии продолжительное время держало своих незащищённых чи­новников в стране, с которой не было установлено официальных дипло­матических отношений. Оно не осознавало в полной мере той опасности, в которой те находились, и не предпринимало необходимых мер. Несмо­тря на постоянные обращения Р. Ватанабэ о том, что нет другого прин­ципиального решения проблемы, кроме возобновления дипломатиче­ских отношений, японское правительство не спешило с возобновлением дипломатических переговоров. Очевидно, что такая позиция японского правительства и привело к данному инциденту.

Кроме того, нельзя не заметить, что Министерство иностранных дел и Корейское генерал-губернаторство далеко не всегда находили общий язык в вопросах противодействия корейцам, находившимся на территории России. То донесение на имя министра иностранных дел, ко­торое ОГПУ предъявило Т. Гундзи в качестве доказательства военного шпионажа, было ложным, не было написано Гундзи и не отсылалось ми­нистру иностранных дел. Но в таком случае кем и куда оно было отправ­лено? Т. Гундзи сообщил сотруднику министерства иностранных дел, что это сообщение было отправлено Р. Харута для Корейского генерал­губернаторства, но по дороге было вскрыто и сфотографировано ОГПУ. Можно предположить, что Р. Харута посылал в администрацию Корей­ского генерал-губернаторства информацию о деятельности консульства, используя форму, копирующую донесения министру иностранных дел за подписью Т. Гундзи. Поскольку было немало случаев, когда ОГПУ вскрывало почту, то Р. Харута, чтобы обезопасить себя, вероятно, ис­пользовал имя своего начальника Т. Гундзи.

Администрация Корейского генерал-губернаторства была недо­вольна тем, что после вспышки корейских освободительных движений контроль за ними министерством иностранных дел ведётся излишне осторожно. Начальник Р. Харута секретарь К. Ямадзаки придерживал­ся именно этой линии и даже настаивал на том, что будет гораздо лучше, если контроль за корейцами в России переложить с министерства ино­странных дел на администрацию Корейского генерал-губернаторства.

Исходя из того, что Корейское генерал-губернаторство поручило Р. Харута тайно передавать информацию о деятельности консульства, нетрудно понять то недоверие и желание противодействовать министер­ству иностранных дел, которое существовало в этом ведомстве.

6. Заключение

Сам Т. Гундзи в кругу семьи почти не говорил об инциденте, но его супруга Гундзи Мисао часто рассказывала о том дне своей внучке, автору этой статьи. В день внезапного прихода ОГПУ 26 февра­ля у М. Гундзи шли одиннадцатые сутки после родов. Во время обыска на М. Гундзи наставили пистолет, от пережитого потрясения на следую­щий у неё день начался жар и практически полностью пропало молоко. Младенца было нечем кормить. Этим несчастным ребёнком был отец автора этой статьи.

После выдворения Т. Гундзи консул Р. Ватанабэ взял на себя забо­ты о возвращении на родину супруги вице-консула Гундзи с младенцем и двумя маленькими детьми, выделил сопровождающего и распорядил­ся, чтобы министерство позволило Т. Гундзи самому встретить их в порту Цуруга, куда прибывал корабль.

В сентябре 1925 г. после возобновления официальных советско­японских дипломатических отношений Р. Ватанабэ официально при­ступил к обязанностям Генерального консула Генерального консульства Японии во Владивостоке.

Спустя ровно год после инцидента, в феврале 1925 г., в Министер­ство иностранных дел Японии пришло сообщение о том, что во Владиво­стоке вспыхнуло восстание матросов. Молов, руководивший допросами Т. Гундзи и других сотрудников консульства, был насмерть забит вос­ставшими, а начальник ОГПУ П. Карпенко бежал из Владивостока. Из­вестие об этом передал исполнявший в тот момент обязанности консула в Харбине Т. Гундзи.

Литература

1. Кацура Таро, Гото Симпэй и Россия. Сборник документов. 1907-1929. Составление, вступительная статья, подготовка текста и примечания. М., 2005

2. Молодяков В.Э. Консервативная революция в Японии: идеология и политика. М., 1999

3. Молодяков В.Э. Россия и Япония: меч на весах. Неизвестные и забытые страницы российско-японских отношений (1929-1948). М., 2005.

4. Молодяков В.Э. Россия и Япония: поверх барьеров. Неизвестные и забытые страницы российско-японских отношений (1899-1929). М., 2005.

5. Молодяков В.Э. Россия и Япония: рельсы гудят. Железнодорожный узел российско-японских отношений (1891 – 1945). М., 2006.

6. Молодяков В.Э. Эпоха борьбы. Сиратори Тосио (1887-1949): дипломат, политик, мыслитель. М., 2006.

7. (ХараТэруюки. «Сибирский экспедиционный корпус. Революция и интервенция 1917­-1922». Издательство «Тикумасёбо», 1989)

8. (Василий Молодяков. Перевод: Кимура Хироси. «Гото Симпэй и история японо­русских отношений». Изд-во «Фудзивара сётэн», 2009)

 

Это ознакомительная текстовая версия, полный вариант статьи в формате pdf Вы можете скачать по этой ссылке

	Официальный сайт журнала «Ойкумена. Регионоведческие исследования». Разработка и дизайн: техническая редакция журнала «Ойкумена. Регионоведческие исследования», 2009 – 2013 гг.